Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

«Пятый элемент» – картина не только для разных категорий зрителей, но и практически для всех возрастов, включая самый юный. Потому что, несмотря на все эти драки, сумасшедшие пиротехнические бабахи во весь экран, жуткие рожи злых инопланетян, кривую ироническую улыбочку положительного героя, подлую гримаску панковатого мерзавца Зорга (Гэри Олдман), несмотря на всю технологическую машинерию, летающие китайские ресторанчики, эффектные костюмы от Жан-Поля Готье и прочее-прочее, создатель «Леона» и «Никиты» воспроизвел на экране прежде всего самую настоящую сказку. Про принца, замороженную принцессу и финальный поцелуй – воскрешающий. Как говорил в подобных случаях персонаж Даниила Хармса, «жизнь победила смерть не известным для науки способом».

Роботехника

Термин «robotics» – буквально «роботика» – изобрел американский писатель-фантаст Айзек Азимов для своих произведений о роботах (рассказы цикла публиковались начиная с 1940 года, само слово появилось в рассказе «Лжец» годом позже, а первый авторский сборник «I, Robot» вышел ровно десять лет спустя). Термин «робот» еще в 1920 году придумал Йозеф Чапек для пьесы его брата Карела «R.U.R.», а Азимов уже от этого слова произвел название науки (и связанной с ней промышленности) будущего, в сфере которой – разработка и изготовление искусственных разумных существ, помощников человека.

По признанию Азимова, он долго не осознавал, что «robotics» – его изобретение: «Я считал, что это термин, который обычно используют ученые в такой связи. Оно аналогично таким терминам, как “физика”, “гидравлика”, “механика”, “статика” и многочисленным другим словам в такой форме; эти слова обозначают разные ветви науки, ориентированной на физику». Впрочем, с легкой руки переводчика Алексея Иорданского у нас азимовская «роботика» превратилась в «роботехнику» и закрепилась в фантастике в таком написании. Позднее появилось еще и слово «робототехника» – уже для нефантастических сфер. Разница между этими терминами в русском языке – не просто один слог: у Азимова роботехника была связана и с психологией (Сьюзен Кэлвин, героиня цикла рассказов – робопсихолог), и с решением этических уравнений, а робототехническая практика сегодняшнего дня завязана пока на чистых технологиях. Для нынешних промышленных роботов этика пока неактуальна. Тут бы разобраться, чтобы все механизмы работали без сбоев…

Ненадолго вернемся к пьесе Карела Чапека. Его героями были, строго говоря, биологические андроиды, обладавшие всеми необходимыми первичными половыми признаками, но – ввиду врожденной безынициативности – не умевшие ими должным образом распорядиться. По этой причине андроидов изготовляли промышленным способом, на фабриках. В середине пьесы андроиды поднимали мятеж, а к концу, озаботясь проблемами воспроизводства, старались очеловечиться (см. Пиноккио) ради продолжения рода. Ранних последователей Чапека увлекла не столько идея пропаганды человеческих сексуальных отношений в среде разумных нечеловеков, сколько злободневная проблема восстания машин против своих создателей. Не случайно Алексей Толстой, тонко чувствовавший конъюнктуру, мигом разразился аналогичной пьесой «Бунт машин» (1924), созданной по чапековским мотивам.

Тема грозила стать модной – отчасти и благодаря заложенным в сюжет фрейдистским мотивам («ты меня породил, а я тебя убью!»). К счастью, будущую глобальную войну роботов с людьми успел пресечь в зародыше именно Азимов. Став законодателем мод на рынке мировой научной фантастики (см.), писатель первым делом внедрил в общественное сознание Три закона роботехники: «робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред; робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону; робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам». Из скромности Азимов всегда подчеркивал, что эти законы ему подсказал Джон Кэмпбелл, редактор журнала «Astounding Science Fiction», а Кэмпбелл отнекивался: «Нет, Азимов, я вывел их из ваших рассказов и в обсуждениях с вами. Вы не сформулировали их точно, но они там были».

После того как искусственным существам были ниспосланы эти заповеди, едва ли не вся мировая научная фантастика о роботах начала развиваться в направлении, указанном Азимовым. А сам он вплоть до 1977 года (когда был завершен цикл о роботах) не уставал проверять свои законы на прочность. И если живой человек мог поступиться принципами, то роботу в силу конструктивных особенностей нельзя нарушить табу. Этический дуализм, с коим научился справляться человеческий мозг, для мозга позитронного гибелен. Робот либо оказывается на грани помешательства («Выход из положения»), либо погибает («Лжец»), либо вынужден, опасаясь срыва, маскировать реальное противоречие особым псевдоконфликтом («Улики»). Так, в рассказе «Лжец» робот Эрби умеет читать мысли и в силу этого вынужден лгать во спасение – говорить людям не о том, что есть в реальности, но что они хотели бы услышать. Ибо горькая правда может нанести людям вред, а это противоречит Первому закону. Однако, обманывая людей, он наносит им еще больший вред… словом, спасти честную машину от мучений могло только короткое замыкание.

Фабула рассказа «Улики» еще более любопытна. Кандидат на пост мэра Стивен Байерли заподозрен в том, что он не человек, а робот, – слишком честен, благороден и выступает за отмену смертной казни. И ему приходится солгать и ударить – чтобы доказать публике свою «человеческую» природу, заслужить право баллотироваться в мэры и победить. Правда, акт мордобития – лишь инсценировка, и робот Байерли отправляет в нокаут просто другого робота. Так что же выходит? Существо имеет право называться человеком, только если способно дать в зубы ближнему своему? Печально. Впрочем, Азимов не идеализировал искусственных друзей человека: даже законы роботехники не могли помешать роботу стать религиозным фанатиком («Логика»), лжесвидетельствовать («Раб корректуры») или просто оказаться усердным дебилом («Робот ЭЛ-76 попадает не туда»). Писатель не собирался выводить расу сверхлюдей, он лишь намекал, что и люди могли бы быть чуть лучше…

При жизни Азимова Голливуд проявлял равнодушие к его фантастике, но после смерти писателя вышли две экранизации – обе на тему роботов. Картину Криса Коламбуса «Двухсотлетний человек» (The Bicentennial Man, 1999) я уже упоминал в главе о Пиноккио (см.). Вторым фильмом стал «Я, робот» (I, Robot, 2004) Алекса Пройаса. Несмотря на сходство названий фильма и азимовского сборника, сценарий был написан лишь по мотивам азимовской «роботианы»: авторы взяли Три закона, взяли кое-какие имена, позаимствовали отдельные кучки фабул (что-то из рассказа «Как потерялся робот», что-то из «Логики», чисто детективная интрига была навеяна повестью «Стальные пещеры» и т. п.). Общую же канву сценаристы Акива Голдсман и Джеф Винтар выстроили вполне самостоятельно.

Итак, 2035 год. Расследование самоубийства основателя Ю. С. Роботекс Альфреда Лэннинга (Джеймс Кромвелл) ведет давний ненавистник роботов детектив Дэл Спунер (Уилл Смит). Герой подозревает, что это было не самоубийство, а убийство, – тем более что робот Санни пытается скрыться, а преемник Лэннинга Лоуренс Робертсон (Брюс Гринвуд) ведет себя подозрительно. С помощью робопсихолога Сьюзен Кэлвин (Бриджит Мойнахэн) и подсказок, оставленных Лэннингом, герой пытается разобраться в происходящем, периодически отбивая нападения роботов. В финале герои понимают, кто управляет взбунтовавшимся железом…